Дмитрий Быков

Песнь песней

Денису Горелову

- 1 -

Что было после? Был калейдоскоп,
Иллюзион, растянутый на годы,
Когда по сотне троп, прости за троп,
Он убегал от собственной свободы -
Так, чтоб ее не слишком ущемить.
А впрочем, поплывешь в любые сети,
Чтоб только в одиночку не дымить,
С похмелья просыпаясь на рассвете.

Здесь следует печальный ряд химер,
Томительных и беглых зарисовок.
Пунктир. Любил он женщин, например,
Из околотусовочных тусовок,
Всегда готовых их сопровождать,
Хотя и выдыхавшихся на старте;
Умевших монотонно рассуждать
О Борхесе, о Бергмане, о Сартре,
Вокзал писавших через Щ и Ю,
Податливых, пьяневших с полбокала
Шампанского, или глотка "Камю":
Одна из них всю ночь под ним икала.
Другая не сходила со стези
Порока, но играла в недотроги,
И сочиняла мрачные стихи
Об искусе, об истине, о Боге,
Пускала непременную слезу
В казавшейся высокою беседе
И так визжала в койке, что внизу
Предполагали худшее соседи.
Любил он бритых наголо хиппоз,
В недавнем прошлом - образцовых дочек
Которые из всех возможных поз
Предпочитают позу одиночек,
Отвергнувших семейственный уют,
Поднявшихся над быдлом и над бытом...
По счастью, иногда они дают
Тому, кто кормит, а не только бритым.
Они покорно, вяло шли в кровать,
Не стиранные стаскивая платья,
Не брезгуя порой и воровать -
Без комплексов, затем, что люди - братья.
Угрюмость, мат, кочевья по стране,
Куренье "плана", осознанье клана,
Худой рюкзак на сгорбленной спине,
А в рюкзаке - кирпич Валье-Инклана.
Любил провинциалок. О распад!
Как страшно подвергаться их атаке,
Когда они, однажды переспав,
Заводят речи о фиктивном браке,
О подлости московской и мужской,
О женском невезении фатальном,
И говорят о родине с тоской,
Хотя их рвет на роди ну фонтаном!
Он также привечал в своем дому
Простушек, распираемых любовью
Безвыходной, ко всем и ко всему,
Зажатых, робких, склонных к многословью,
Кивавших страстно на любую чушь,
Не знающих, когда смеяться к месту.
(Впоследствии из этих бедных душ
Он думал приискать себе невесту,
Но спохватился, комплексом вины
Измаявшись в ближайшие полгода:
Вина виной, с другой же стороны,
При этом ущемилась бы свобода)
Любил красоток, чья тупая спесь
Немедля затмевала обаянье...
И женщин-вамп, комическая смесь
Из наглости и самолюбованья,
Цветаевок - вся речь через тире,
Ахматовок - как бы внутри с аршином...

Но страшно просыпаться на заре
Когда наполнен привкусом паршивым
Хлебнувший лишку, пересохший рот
(как просится сюда "хлебнувший лиха"!)...
Любой надежде вышел окорот,
Все пряталки, все утешенья - липа.
Как в этот миг мучительна ясна
Отдельность наша вечная от мира,
Как бухает не знающая сна,
С рождения заложенная мина!
Как мы одни, когда вполне трезвы!
Грызешь подушку с самого рассвета
Пока истошным голосом Москвы
Не заорет приемник у соседа
И подтвердит, что мир еще не пуст
Еще не всех осталось звуков в доме
Что раскладушки скрип и пальцев хруст...
Куда и убегать отсюда, кроме
Как в бедную иллюзию родства!
Не важно, та она или другая:
Дыхание другого существа,
Сопение его и содроганья,
Та лживая, расчетливая дрожь,
И болтовня, и будущие дети,
Спасение от мысли, что умрешь,
Что слаб и жалок, что один на свете...
Глядишь, возможность слиться с кем-нибудь!
Из тела, как из ношеной рубахи
Прорваться разом, собственную суть -
Надежды и затравленные страхи -
На скомканную вылить простыню,
Всей жалкой человеческой породой
Прижавшись к задохнувшемуся "ню".
Пусть меж тобою и твоей свободой
Лежит она, тоски твоей алтарь,
Болтунья, дура, девочка, блядина,
Ничтожество, мучительница, тварь
Хотя на миг, но все же плоть едина.
Сбеги в нее, пока ползет рассвет
По комнате и городу пустому.
По совести, любви здесь близко нет.
Любовь здесь не при чем, но это к слову

Что было после? Был калейдоскоп,
Иллюзион, паноптикум скорее.
Сначала лирик, полупьяный сноб
Из странной касты "русские евреи"
Всегда жилец чужих квартир и дач,
Где он неблагодарно пробавлялся.
Был программист, угрюмый бородач,
Знаток алгола, рыцарь преферанса,
Компьютер заменял ему людей.
Задроченным нудистом был четвертый.
Пришел умелец жизни - чудодей,
Творивший чудеса одной отверткой,
И дело пело у него в руках,
За что бы он ни брался. Что до тела -
Он действовал на совесть и на страх -
Напористо и просто, но умело.
Он клеил кафель, полки водружал,
Ее жилище стало чище, суше...
Он был бы всем хорош, но обожал
Чинить не только краны, но и души.
Она была достаточно умна,
Чтоб вскоре пренебречь его сноровкой
Желать другим активного добра
И лезть в чужие жизни с монтировкой.
Потом - прыщавый тип из КСП,
Воспитанный "Атлантами" и "Снегом"
Она привыкла было, но в Москве
Случался он, как правило, пробегом
В Малаховку с каких-нибудь Курил...
Обычно он, набычившись сутуло,
Всю ночь о смысле жизни говорил,
При этом часто падая со стула.
Когда же залетела - был таков...
Она не выбирала сердобольных:
Мелькнула пара робких дураков,
По имиджу - художников подпольных,
По сути же - бездельников. Потом
Явился тощий мальчик с видом строгим,
Он думал о себе как о крутом,
При этом был достаточно пологим.
Он торговал ликерами в ларьке.
Подвальный гений, пьяница и нытик
Неделю с нею был накоротке.
Его сменил запущенный политик,
Борец и проч., в начале славный дней
Часами тусовавшийся на Пушке.
Он мало знал, и многого хотел,
Но звездный час нашел в ближайшем путче:
Воздвиг на Краснопресненской завал -
Решетки, прутья, каменная глыба...
Потом митинговал, голосовал,
В постели же воздерживался, ибо
Весь пар ушел в гудок. Одной ногой
Он вечно был на площади, как главный
Меж равными. Потом пришел другой,
Он был на удивленье православный,
Со смаком говоривший "грех" и "срам" -
Всех православных верная примета,
Он часто посещал ближайший храм
И сильно уважал себя за это.
Умея "контра" отличать от "про"
Во времена всеобщего распада,
Он даже делал изредка добро,
Поскольку понимал, что это - надо.
А нам не все равно ли - от ума,
Прельщенного загробною приманкой,
От страха ли, от сердца ли...Сама
Она была не меньшей христианкой,
Поскольку всех ей было жаль равно:
Политика, который был неистов,
Крутого, продававшего говно,
Артистов программистов, онанистов,
И кришнаита, евшего прасад,
И западника, и славянофила,
И всех кому другие не простят
Уродств и блажи - всех она простила.
(Любви желает даже кришнаит,
Зане, согласно старой шутке сальной,
Вопрос о смысле жизни не стоит,
Когда стоит ответ универсальный),
Полковника (восторженный оскал),
Лимитчика (назойливое "слухай!")
И мальчика, который переспал
С ней первой - и назвал за это шлюхой.
Да кто бы возражал ему, щенку!
Он сам поймет, когда уйдет оттуда,
Что мы, мерзавцы, прячем нищету
И примем жалость лишь под маской блуда -
Не то бы нас унизила она.
Мы нищие, но не чужды азарта.
Жалей меня, но так, чтобы сполна
Себе я победителем казался!

Любой пересекал ее порог
И отогревшись, шел к другому дому.
Через нее как будто шел поток
Горячей, острой жалости к любому.
Стремленье греть, стремленье утешать,
Жалеть, желать, ни в чем не прекословить,
Прощать, за нерешительных - решать,
Решительных - терпеть и всем готовить.
Беречь, кормить, крепиться, укреплять,
Ночами наклоняться к изголовью,
Выхаживать... Но это все опять
Имеет мало общего с любовью.

Что было после? был иллюзион,
Калейдоскоп, паноптикум, постфактум.
Все кончилось, когда она и он
Расстались, пораженные. И как там
Ни рыпайся - все призраки, все тень.
Все прежнее забудется из мести.
Все главное случилось перед тем -
Когда еще герои были вместе.
И темный страх остаться одному,
И прятки с одиночеством, и блядки,
И эта жажда привечать в дому
Любого, у кого не все в порядке -
Совсем другая опера. Не то.
Под плоть замаскированные кости.
Меж тем любовь у них случилась "до",
А наш рассказ открылся словом "после"
Теперь остался беглый пересказ,
Хоть пафоса и он не исключает.
Мир без любви похож на мир без нас -
С той разницей, что меньше докучает.
В нем нет системы, смысла. Он разбит,
Разомкнут. И глотаешь, задыхаясь,
Распавшийся, разъехавшийся быт,
Ничем не упорядоченный хаос.
Соблазн истолкований! Бедный стих
Сбивается с положенного круга.
Что толковать историю двоих,
Кому никто не заменил друг друга!
Но время учит говорить ясней,
Отчетливей. Учитывая это,
Иной читатель волен видеть в ней
Метафору России и поэта.
Замкнем поэму эдаким кольцом,
В его окружность бережно упрятав
Портрет эпохи, список суррогатов,
Протянутых между двумя "потом"

Я научился плавать и свистеть,
Смотреть на небо и молиться Богу
И ничего на свете не хотеть,
Как только продвигаться понемногу
По этому кольцу, в одном ряду
С героями, не названными внятно,
Запоминая все, что на ходу,
И что во мне, и в каждом, вероятно:
Машинку, стол, ментоловый "Ковбой",
Чужих имен глухую перекличку...
И главное, что унесу с собой -
К пространству безвоздушную привычку.